вам недостаточно того, что вы натворили за эти годы?
- А, что, они мало нам сделали плохого? Ты что, забыла уже про Сумгаит? А как они нас гнали из Баку, тоже забыла? – разъярился дядя Рубен.
- Кто гнал-то? О твоей матери и сестре до сих пор печѐтся мой отец, а не ты, новоявленный миллионер! А Сумгаит – это армянская провокация и спектакль, это уже доказано!
- Ах ты, турецкая дрянь, как ты смеешь так разговаривать со мною! И не смей защищать турков! Ты, что, не знаешь, что турки – наши кровные враги?!
- Вы сами себе враги! И кроме презрения, ничего не заслуживаете! Ты посмотри хотя бы на себя: хвастаешься своим богатством, нажитым на людской крови, а на похороны родного отца даже не приехал, хотя тогда можно было спокойно перемещаться по СНГ! Ты же преспокойно свалил всѐ на плечи моего отца, которого сейчас охаиваешь!
- Много ты понимаешь, соплячка! А знаешь ли ты, что твоя бабушка Грета отказалась приехать ко мне в Ереван, заявив, что не хочет жить среди маниакальных националистов? А знаешь ли ты, что она переслала обратно мой первый и последний денежный перевод, сказав, что «не хочет есть хлеб, запачканный кровью»? А что ты знаешь про моего малодушного предателя-отца? И вообще, что ты понимаешь в жизни, что смеешь меня упрекать? Неужели ты думаешь, что у меня совсем нет сердца? Да эти поганые старики отравили всю мою жизнь!
Он неожиданно разрыдался и начал несвязно рассказывать о своих детских воспоминаниях, всхлипывая и заглатывая рыдания:
- Всѐ моѐ детство было несчастным из-за твоей распрекрасной матушки. Мы росли в одной семье, два таких непохожих ребѐнка – она умница, паинька и красавица, я же – тупица, урод и разгильдяй. Сколько можно было слышать от окружающих: «Неужели они брат с сестрой? Ой, какие же они разные, прямо Эсмеральда с Квазимодой!» Да что там, окружающие, сами родители наши не скрывали различий между нами. Они помешались на ней: Кариночка, сядь сюда! Кариночку нужно встретить! Кариночку нужно проводить! Кариночке нужно платье, ленточки, тьфу! Вспомнить противно! А я рос, как изгой в родном доме. Меня никто не любил, меня стеснялись, как ущербного. Ты когда-нибудь видела, чтобы азербайджанцы в семье так относились к сыну? Для них сын – это гордость, это наследник. А мой тупоголовый отец предпочитал мне свою дочь, объясняя это тем, что она младшая. Неужели три года разницы в возрасте так много значат? Причѐм, этот дебил, твой дед, даже не подозревал, что обижает родного ребѐнка, а нянчится с приблудышем, и за это я его ещѐ больше ненавидел. Да-да, я ненавидел своего отца, потому что подозреваю, что этому рогоносцу твоя бабка-стерва родила дочь от турка!
Я была так потрясена, что опрокинула стакан с соком. Услышать подобное сообщение от родного дяди было таким неожиданным потрясением, что у меня отнялся язык. Между тем, дядя Рубен расплакался, да так горько, что мне его даже стало жалко.
- Удивилась? Я тоже долго этого не понимал, а потом вдруг всѐ мне стало ясным. Иначе, почему тогда мы такие разные? – всхлипывал он, размазывая на лоснящемся лице пьяные слѐзы.
- Ну и что, что разные? Не только в вашей семье родились непохожие дети. Да разве можно говорить подобное? Неужели ты можешь думать такое про бабушку, эту труженицу и порядочнейшую женщину?
- Все вы порядочные, пока не увидите турков, а при виде турков у вас резинки на трусах лопаются! – пролаял дядя Рубен.
Но мне всѐ-таки его было жалко, потому что я поняла: сидевший передо мной человек болен, и болен безнадѐжно, и помочь ему в его страданиях не мог никто. Только больной человек мог пронести через всю жизнь столько ненависти в сердце, только больной человек мог прожить, накопив такой заряд зависти и подозрений в душе.
- Вот и мать твоя, как пришло время, сразу же подстелилась под турка, а я должен был изображать радость на их поганой свадьбе! – продолжал он. – Твои бабка с дедом настолько пресмыкались перед новой роднѐй, что потеряли человеческий облик. Ещѐ бы, их дочь устроилась в богатую семью, и стала «ханым»! Тьфу на них всех, продажных! А я, несчастный жестянщик, должен был бы всю жить питаться объедками с барского стола младшей сестры! Вот тогда я дал себе слово уехать из этого мерзкого города и жениться на чистокровной армянке, которая ненавидит турков, как и положено! И вот результат: у меня сегодня есть всѐ, что можно душе пожелать, я уважаемый в Ереване человек, моя дочь растѐт в доме, где полная чаша и, между прочим, в полноценной семье, в то время как твоя мать – несчастная беженка, причѐм покинутая мужем! А твоя продажная бабка вместе с ней подыхает на чужбине!
Он начал истерично хохотать, схватившись за живот. Я никак не могла определить, какое омерзительное животное он напоминал мне. Я ненавидела его всем сердцем, остро ощущая, что он – средоточие всех наших мытарств.
- Почему ты приехал сюда, дядя Рубен? – тихо спросила его я. – Если ты их так ненавидишь, отчего же ты не порвѐшь с ними навсегда?
Он тупо выпятил свои бычьи глаза и произнѐс с пафосом:
- Я должен был попрощаться с матерью, чтобы перед смертью она поняла, что не какой-то турок-зять примчался попрощаться с ней, а еѐ кровный сын, которого она отвергла. Она должна была признать, что потерпела поражение и ещѐ… признаться мне в совершѐнном грехе.
- И ты посмел обратиться к ней с подобным вопросом?! - леденея от ужаса, спросила я.
- Конечно, посмел, я всю жизнь ждал этой минуты. Но эта лицемерка даже перед смертью не призналась, только сказала, что жалеет меня, несчастного. А за что меня жалеть? Мною можно только гордиться, пусть жалеет свою дочку, которую этот мерзкий турок выкинул на улицу!
- Не смей говорить так про моего отца! Он не выгонял маму, она уехала сама, и всѐ из-за тебя! Мой отец никогда бы не бросил маму!
- Твой отец – это грязная турецкая скотина, который имеет гарем жѐн!
- Тебе далеко до моего отца! Моему отцу не оставили выбора такие, как ты, начав этот базар с Карабахом! – возмутилась я. – Как он мог оставаться с мамой, когда всему
